Архив метки: Сергей Довлатов

Альманах Петрополь. Выпуск 5. Памяти Сергея Довлатова

Содержание:

Соло на ундервуде — С. 5.
Ослик должен быть худым — С. 48.
Иная жизнь — С. 69.
Солдаты на Невском — С. 97.
Рыжий — С. 110.
Верхом на улитке — С. 114.
Последний чудак — С. 117.
Папа и блудные дети — С. 123.
Переводные картинки — С. 127.
«Я рад, что мы дожили с Вами до странных времен…» — С. 144.
Игорь Смирнов. Творчество до творчества — С. 162.
Виктор Кривулин. Поэзия и Правда Сергея Довлатова — С. 164.
Иосиф Бродский. О Сереже Довлатове — С. 167.
Анатолий Найман. Персонажи в поисках автора — С. 173.
Евгений Рейн. «Что отдал — твое» — С. 176.
Владимир Уфлянд. Не коршун и не волк — С. 182.
Мы простились, посмеиваясь — С. 186.
Валерий Попов. Четыре встречи — С. 190.
Лев Лосев. Русский писатель Сергей Довлатов — С. 192.
Андрей Арьев. И Моцарт в птичьем гаме. — С. 198.
Виктор Соснора. Сергей Довлатов — С. 203.
Марк Зайчик. Не долететь до середины Днепра — С. 205.
Борис Рохлин. Памяти Сергея Довлатова — С. 211.
Владимир Евсевьев. Встречи с Довлатовым — С. 214.
Петр Вайль. Без Довлатова — С. 217.
Юнна Мориц. Довлатов в Нью-Йорке — С. 223.
Курт Воннегут. Сергею Довлатову — С. 224.
Яков Гордин. Он был явлением природы — С. 225.
Елена Скульская. Слово прощания — С. 226.
Петр Вайль, Александр Генис. Искусство автопортрета — С. 227.
Александр Генис. Бродский и Довлатов — С. 233.
Карен Карбо. Известен по одежке, которую он носит — или крадет — С. 235.
Елена Тудоровская. Русский писатель в Америке — С. 237.
С. Блох. Заметки о Сергее Довлатове, писателе и человеке — С. 242.
Сюзан Рута. Русские без слез — С. 245.

Редактор Николай Якимчук
Издательство: Санкт-Петербург, Александра
ISBN 9985-827-05-8; 1994 г.
Страниц: 248 стр.
Тираж: 7000 экз.
Переплет: Мягкая обложка

Звезда, 1994, март

№ 3

[В номере Сергей Довлатов]

Неизданная книга

Сергей ДОВЛАТОВ. Марш одиноких.— С. 3.

Последний рассказ

Сергей ДОВЛАТОВ. Старый петух, запеченный в глине.— С. 55.

Из ранней прозы

Сергей ДОВЛАТОВ. Солдаты на Невском.— С. 64.

Сергей ДОВЛАТОВ. Роль.— С. 73.

Две сентиментальные истории

Сергей ДОВЛАТОВ. Ослик должен быть худым. Сентиментальный детектив.— С. 77.

Сергей ДОВЛАТОВ. Иная жизнь. Сентиментальная повесть.— С. 91.

На литературные темы

Сергей ДОВЛАТОВ. Мы начинали в эпоху застоя.— С. 109.

Сергей ДОВЛАТОВ. Литература продолжается… После конференции в Лос-Анджелесе.— С. 112.

Сергей ДОВЛАТОВ. Рыжий.— С. 119.

Приятели о Сергее Довлатове

Игорь СМИРНОВ. Творчество до творчества.— С. 121.

Виктор КРИВУЛИН. Поэзия и анекдот.— С. 122.

Евгений РЕЙН. Несколько слов вдогонку.— С. 123.

Анатолий НАЙМАН. Персонажи в поисках автора (Памяти Сергея Довлатова).— С. 127.

Сергей ВОЛЬФ. Довлатову.— С. 128.

С. ПУРИНСОН. Убийца.— С. 130.

Борис РОХЛИН. Памяти Сергея Довлатова.— С. 132.

Игорь СМИРНОВ-ОХТИН. Сергей Довлатов — петербуржец.— С. 134.

Виктор СОСНОРА. Сергей.— С. 137.

Владимир УФЛЯНД. Мы простились, посмеиваясь.— С. 139.

Валерий ПОПОВ. Кровь — единственные чернила.— С. 141.

Елена СКУЛЬСКАЯ. Перекрестная рифма (Письма Сергея Довлатова).— С. 144.

Игорь ЕФИМОВ. Неповторимость любой ценой.— С. 154.

Андрей АРЬЕВ. После стихов.— С. 156.

Петр ВАЙЛЬ. Без Довлатова.— С. 162.

Александр ГЕНИС. Первый юбилей Довлатова.— С. 165.

Сергей КАЛЕДИН. Встреча с Сергеем Довлатовым, невстреча с Сергеем Довлатовым, собачье сердце.— С. 168.

Ф. Кривин. Калейдоскоп. Рецензия Сергея Довлатова.

Обложка книги Ф. Кривина

Ф. К р и в и н. Калейдоскоп. Изд-во. «Карпаты», Ужгород, 1965.

В этой книге сотни персонажей. Среди них неутомимые путешественники и убежденные домоседы, мудрецы и простофили, легкомысленные прожигатели жизни и суровые резонеры. Чернильница мнит себя писательницей, пройдоха Штопор умело выкручивается из любого положения, Погремушка спорит со Скрипкой о музыке, а новенькая блестящая Пуговица соединяет жизнь со старым потасканным Пиджаком.

Кривин — свой человек в этом мире. Он понимает язык вещей. Ни одна мелочь не ускользает от него. Мы хорошо знакомы с его героями. Сталкиваясь с ними ежечасно, мы привыкли к их обыденным назначениям. Но стоит автору повернуть чудесный калейдоскоп, и этот мир преобразится, удивит нас резкими смещениями, вещи скинут будничные маски, мелочи приобретут значительность, а в банальной истории обнаружится неожиданный подтекст.

«— Нужно быть доходчивее, проще», — наставляет Скрипку Погремушка. И мы вспоминаем ревностных поборников той «простоты» в искусстве, которая нередко маскирует убогое содержание.

Все, что хочет сказать Кривин, он облекает в форму сказок, лукавых и ядовитых, хоть и непритязательных, на первый взгляд.

Маленькая Спичка не захотела лежать в тесной коробке, она выскользнула и отправилась странствовать. Но ей никогда не суждено было больше гореть — слишком далеко она ушла от своей спичечной коробки.

Каких только профессий не перепробовал Пузырек. Был медиком — уволили за бессодержательность, попытал себя в переплетном деле — что-то там у него не клеилось. Теперь Пузырек надумал книги писать. Может, из него писатель получится? Ведь Пузырек прошел такую жизненную школу!

Каждому предоставлено место в этом мире, каждый незаменим на своем месте, каждый делает в жизни свое дело, каждый должен поступать сообразно своему предназначению и своим склонностям — к этому сводится основная концепция Кривина.

Эта книга поучительна, но вы не найдете в ней дидактики, нравоучительных деклараций. Даже правила школьной грамматики, суховатые математические аксиомы Кривин умеет наполнить смыслом, разглядеть в них неожиданные отношения и взаимосвязи.

Буква «П» — глуховатая тихоня и скромница. Но попробуйте поставить букву «П» перед звонкой. Уж тут-то она зазвучит. Ни дать ни взять — буква «Б», вторая буква алфавита.

Буква «П» обрела право голоса.

Буква «П» пошла на выдвижение.

Буква «П» может свободно звучать. В ее положении это позволено.

Кривин как писатель не укладывается в традиционные литературные рамки. Его миниатюры принадлежат к трудному и своеобразному жанру, требующему от писателя изощренной наблюдательности, умения обобщать конкретные факты, придавая им символическое звучание, и выражать свои идеи в форме искусно построенных иносказаний. Но Кривин вырывается за пределы традиционной сказочной поэтики, выходит из круга привычных атрибутов жанра.

Каждая сценка Кривина — это маленькая комедия. Драматизм его миниатюр, умение лаконичным штрихом обозначить характер, владение содержательным и динамичным диалогом настолько явно свидетельствует о драматургическом таланте, что читателям естественно было бы ждать от Кривина успешного выступления в качестве комедиографа.

Разумеется, не все равноценно в этом сборнике. Некоторые миниатюры кажутся легковесными и звучат на уровне простеньких каламбуров. Но Кривин давно покорил широкую аудиторию. У него есть свой читатель, человек осведомленный, умеющий оценить и тонкую мысль, и острое слово, отдавая при этом должное легкости и изяществу. Такой читатель с благодарностью примет новый сборник Кривина «Калейдоскоп».

С. Довлатов

Звезда. 1966. № 3. С. 218 — 219.

Э. Аленник. Анастасия. Рецензия Сергея Довлатова.

Э. А л е н н и к. Анастасия. Изд-во «Советский писатель», М., 1970.

В одном из родильных домов блокированного Ленинграда появляется на свет младенец с ясным, необыкновенно привлекательным лицом. Его мать, доведенная до отчаянния предательством любимого человека и невзгодами военной поры, отказывается от ребенка, ставшего для нее тяжкой обузой. Игоря берет на воспитание медсестра родильного дома Анастасия Петровная Караваева, тетя Настя, как ее называют «в миру», или «раба божия Анастасия», как она значится в церковных списках активных прихожан.

Незаурядный мальчик воспитывается в традициях строгой религиозной морали. Ему уготована стезя «избранника божия», который своей праведной жизнью призван укрепить пошатнувшуюся веру. Внутреннее здоровье, чувство реального, врожденное жизнелюбие — все эти «мирские» начала в характере Игоря Лукашова противостоят церковным догмам, приводят мальчика к пагубной душевной раздвоенности.

Подросток верит в свое особое предназначение, но путь религиозного подвижничества становится все более чуждым для него. Много позже, в результате мучительных конфликтов, ценой житейских передряг Игорь Лукашов ощущает в себе дарование живописца, осознает себя как художник.

Что же перед нами: антирелигиозная публицистика, история становления таланта или повесть о материнском долге и трудной сыновней любви?

Произведение Аленник многозначно. Его можно причислить и к разряду антирелигиозной литературы, если понимать под религией противоречивый комплекс нравственных, исторических и житейских представлений.

Нередко мы имеем дело с произведениями, в которых антирелигиозная пропаганда низводится до уровня борьбы с суеверием и сатирического осмеяния духовенства. В этих книгах поборники религиозных идей неизменно изображаются как отталкивающие в своем лицемерии ханжи, а то и заурядные мошенники, прикрывающиеся из корысти елейной маской «слуги божьего».

В повести «Анастасия» судьба Игоря Лукашова становится полем глубокой и убедительной дискуссии. Есть какое-то грозное обаяние в тете Насте, с ее одинокой преданностью вере, с ее аскетизмом и полным самоотречением.

В повести ей отдаленно противопоставлен врач-психиатр Бобышев, человек сугубо «мирской». Он, подобно Анастасии, «не на первом месте для себя», но его самоотверженная деятельность посвящена конкретным и гуманным целям, служит принципам действенной человечности.

Нестандартно решает Аленник и проблему творческой личности. Как часто мы в произведениях на эту тему сталкиваемся с непререкаемыми воспитателями и безобидно заблуждающимися талантами, в которых скромность и трудолюбие неизменно одерживают верх. Автор «Анастасии» создает характер более сложный и замкнутый, не боясь показать всю меру притязательности и даже самоуважения, которые подлинного художника предохраняют от пошлости и рутины.

В целом книга написана смело и остро. Воссоздавая перипетии семейных отношений матери и сына Лукашовых, писательница не избегает драматических коллизий, воспроизводя будни психиатрической клиники, точно передает поведение и состояние больных, а в школьных эпизодах резко очерчивает натуры послевоенных школьников, сложные конфликтные ситуации.

Правы те, кто считает эту повесть антирелигиозной, законно воспринимать ее и как историю становления таланта, но в конечном счете «Анастасия», как и всякое подлинно художественное произведение, написана о человеке и о его духовном мире.

С. Довлатов

Звезда. 1971. № 9. С. 217 — 218.